Сказки впускают в нашу жизнь фантазию и веру в чудеса. Это своего рода мостик между рациональным мышлением взрослого и волшебным миром ребенка внутри нас. Недаром их используют в психотерапии: давая волю воображению, можно все представить, а потом, в реальности, и осуществить. Однажды в детстве героиня истории психолога Александрии Садофьевой выбрала для себя единственно верную стратегию поведения. Но наступил момент, когда она перестала работать. Преодолеть кризис помог… эриксоновский гипноз.
В далеком 1982 году Анне Геннадиевне было шесть с половиной лет. В начале января она в компании мамы, тети и двоюродного брата Славика в первый раз отправилась на елку в местный Дом культуры. Славик был старше Анечки на пять месяцев, поэтому в тот морозный январский день Славику было уже семь лет, а Анечке все еще шесть, хотя и с половиной.
На прозрачном небе яичным желтком сияло солнце. Они шли по скрипучему январскому снегу, и неуклюжие снежинки смешно кололи Анечку в нос и путались в ресницах. По случаю праздника девочка была одета в зеленое связанное бабушкой платье. Бабушка украсила его мишурой и блестками, и платье превратилось в костюм новогодней елки.
Для Славика был сшит костюм цыпленка. Он состоял из желтых атласных шаровар и такой же распашонки. Венцом костюма — в буквальном смысле — была цыплячья голова. Мама Славика сшила желтый чепец, приделав на место козырька оранжевый клювик из картона, а посередине чепчика вшила вырезанный из поролона и выкрашенный алой гуашью гребешок. В битве за лучший новогодний костюм вся родня прочила Славику первое место.
Ручейки и речушки из детей и родителей центростремительно стекались ко входу Дома культуры, перед которым превращались в один мощный гудяще-жужжащий поток, вливающийся в вестибюль здания. Взрослых заранее предупредили о том, что представление рассчитано только на детей, которые будут находиться в зрительном зале без родителей. Поэтому по дороге на елку обе мамы давали детям наставления, как следует себя вести. Анечке мама строго-настрого наказала не отходить от брата ни на шаг, опасаясь, что дочь может потеряться в огромной ребячьей массе.
Оказавшись в здании, великолепная четверка моментально заразились всеобщей суетой. Родители ежеминутно прихорашивали детей, отряхивая и причесывая их. Дети вырывались, разбегались по вестибюлю и снова становились взъерошенными. Вестибюль напоминал огромный курятник. Костюм цыпленка был как нельзя кстати.
Анна Геннадиевна, зажмурив глаза, сделала шаг вперед навстречу неизвестности
Сняв тяжелое клетчатое пальто, Славик с удовольствием натянул на рейтузы атласные шаровары, влез в распашонку. С невероятной гордостью завязал под подбородком чепец с клювом и гребешком. Желтый атлас сиял и переливался. Вместе с ним сиял и переливался Славик, а Анна Геннадиевна шести с половиной лет завистливо сглатывала подступившую слюну: костюм елки не шел ни в какое сравнение с костюмом цыпленка.
Внезапно откуда-то появилась дама средних лет с высокой прической, одетая в коричневый костюм. Своим видом она напомнила Анечке неприступную скалу из сказки про гору смешливую, но справедливую (была такая вьетнамская сказка).
Как ни странно, голос у «скалы» был довольно нежный и одновременно громкий. Указывая на фойе коричневым рукавом, она дала команду детям следовать за ней. Родители было ринулись в том же направлении, но «скала» умело захлопнула стеклянную дверь, разделявшую фойе и вестибюль, прямо перед их носом.
Очутившись в фойе, дама-«скала» громко произнесла: «Дети, кому нет семи лет — поднимите руку и подойдите ко мне. Те, кто старше семи, — оставайтесь на месте». Анечке совсем не хотелось уходить от семилетнего Славика к непонятной тете-скале, но в их семье было принято говорить правду. Всегда. И Анна Геннадиевна, зажмурив глаза, сделала шаг вперед навстречу неизвестности. Неизвестность увлекла ее и таких же, как она, девчонок и мальчишек по узорчатому паркету фойе в зрительный зал. «Скала» быстро рассадила малышей на первых рядах и так же быстро исчезла.
Как только Анна Геннадиевна плюхнулась в обитое велюром бордовое кресло, она тут же забыла про брата. Перед ее глазами предстал невероятных размеров занавес. Его поверхность была расшита блестками, между которыми сверкали солнце, луна и звезды. Все это великолепие переливалось, искрилось и пахло пылью.
Час, отведенный под спектакль, пролетел в один миг. И весь этот часомиг Анечка «была» на сцене
И Анна Геннадиевна испытала такое уютное и приятное состояние, что, осмелев, расположила руки на деревянных, отполированных временем подлокотниках. Справа от нее сидела испуганная рыжая девочка, а слева — мальчик с нарисованными усами в костюме пирата.
В зале стоял гул, как на восточном базаре. И по мере того, как свет постепенно угасал, гул затихал. И наконец, когда свет погас и в зале стало совсем тихо, занавес открылся. Взору Анны Геннадиевны явились чудесный зимний лес и его обитатели. Она провалилась в волшебный мир сказки, окончательно позабыв про Славика с его костюмом… и даже про маму.
Какие-то вредные животные, возглавляемые Бабой-ягой, похитили Снегурочку, спрятав ее в лесу. И только смелым советским пионерам удалось освободить ее из неволи. Силы зла непримиримо вели борьбу с силами добра, которое в конце концов восторжествовало. Лиса и волк позорно бежали, а Баба-яга перевоспиталась. Дед Мороз, Снегурочка и пионеры спешили на празднование Нового года.
Час, отведенный под спектакль, пролетел в один миг. И весь этот часомиг Анечка «была» там, на сцене. Вместе с отважными пионерами Анечка помогала Снегурочке преодолевать козни злодеев. Анна Геннадиевна ловко перехитрила лису, обманула глупого волка и немножечко завидовала пионерам, потому что те боролись со злом по-настоящему, а она — понарошку.
В конце спектакля Аня хлопала так, что у нее заболели ладони. Дед Мороз со сцены пригласил всех детей в фойе, чтобы посмотреть костюмы, в которых ребята пришли. И даже промелькнувшая мысль о явном фаворите — костюме цыпленка — не испортила юной Анне настроения, настолько ей было хорошо после спектакля.
Дама-«скала» появилась так же внезапно, как и исчезла. Она быстро вывела детей из зрительного зала в фойе, где так же быстро распределила их вокруг елки. Анечка сразу нашла глазами Славика — не заметить ярко-желтого, вспотевшего под атласным «оперением» мальчика было невозможно. Анна Геннадиевна протиснулась к Славику и вдруг ясно вспомнила мамин наказ «не отходить от брата ни на шаг».
Дед Мороз загадывал загадки, дети наперебой выкрикивали отгадки, потом были веселые конкурсы, а в конце все водили хоровод. К величайшему облегчению Анны Геннадиевны приз за лучший костюм не вручался, потому что Деду Морозу понравились абсолютно все костюмы, и он не смог выбрать лучший. Поэтому он пригласил всех детей за подарками. Подарки — бумажные коробочки с некрасиво нарисованными медведями — раздавали красивые девушки в картонных кокошниках.
Получив подарки, Анечка и Славик, взбудораженные и счастливые, вышли в вестибюль, где их ожидали мамы. Упревший Славик наконец-то освободился от желтого «оперения». Надев верхнюю одежду, уставшие от ожидания мамы и счастливые дети отправились домой. По дороге Анечка рассказывала маме про хитрую лису, глупого волка, коварную бабу Ягу.
В какой-то момент в ее рассказе промелькнула фраза о том, что Аня и брат сидели в зале порознь. Мама с нарастающей угрозой в голосе поинтересовалась, почему. И Анечка честно рассказала, как тетя-«скала» увела ее и других детей в зал, потому что им было меньше семи лет. Поэтому она сидела почти у самой сцены, рядом с рыжей девочкой и мальчиком-пиратом, и ей было все очень хорошо видно. А старшие ребята и Славик сидели на дальних рядах.
С каждым Анечкиным словом мамино лицо мрачнело и приобретало суровое выражение. Сдвинув брови, она грозно сказала, что надо было оставаться со Славиком, а для этого надо было просто не поднимать руку — и все. Тогда бы их не разлучили, и она бы весь спектакль сидела рядом с братом!
Хорошее настроение таяло, как эскимо на батарее. Анечке так не хотелось его терять
Анна Геннадиевна недоумевала. Она честно ответила, что ей нет еще семи лет, и именно поэтому сидела на хорошем месте почти рядом со сценой — младшим предназначались места поближе. Что в этом плохого?
Мама обвинила Анечку в непродуманности («Какое странное слово», — думала девочка). Женщина продолжала упрекать дочь. Оказывается, надо думать головой, прежде чем что-то делать (а то Анна Геннадиевна об этом не знала)! Далее последовал какой-то дурацкий пример про то, как все непременно пойдут прыгать с девятого этажа, и риторический вопрос: «Ты что, тоже прыгнешь?»
Хорошее настроение таяло, как эскимо на батарее. Анечке так не хотелось его терять. Пришлось оправдываться и защищаться, объясняя маме, что честность — это очень хорошее и важное качество, и что и мама, и папа, и Анечкина бабушка всегда говорили, что надо быть честным, и даже пионеры из сказки об этом говорили.
Поэтому она, Анечка, поступила честно, сказав, что ей нет еще семи лет, совсем как тот мальчик из рассказа про честное слово. Ведь мама же сама неоднократно ставила этого мальчика в пример. Как же в том рассказе говорилось? «Еще неизвестно, кем будет этот мальчик, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек». Анечка очень хотела стать настоящим человеком, поэтому для начала стала честной.
После такого литературного козыря мамин гнев утих, и Анна Геннадиевна четко для себя уяснила, что честность — это волшебная палочка, которая гасит чужой гнев.
Стоило голове опуститься, и слезы хлынули из глаз, как водяной поток из прорвавшейся плотины
Шли годы. Анечка превратилась в настоящую Анну Геннадиевну. У нее была норковая шуба и целый отдел сотрудников, за которых она отвечала.
Анна Геннадиевна была умная, эрудированная, но неуверенная в себе стеснительная особа. Владея двумя иностранными языками, зная основы менеджмента, управления персоналом и бухгалтерии, она считала все эти навыки само собой разумеющимися. Поэтому, как само собой разумеющееся, росло и количество дел, которые она выполняла, при этом зарплата оставалась прежней.
Но жизнь так интересно устроена, что рано или поздно она расставляет все по своим местам.
Сотрудники иногда увольнялись в поисках лучшего места, женщины выходили замуж, мужчины шли на повышение, и только Анна Геннадиевна никуда не шла. Вернее, она ходила на работу — каждый день, целых пять раз в неделю, — однако это никуда ее не приводило. И даже в конце концов завело в тупик.
Тупик подкрался незаметно в морозный зимний день. Он указал ей, что за одну зарплату она выполняет свою работу, часть работы недавно переведенного в другой офис Кирилла Ивановича, большую часть работы вышедшей замуж Леночки и еще кучу каких-то мелких дел и поручений, которые она точно выполнять не обязана. Анна Геннадиевна попыталась вспомнить, когда эти дела вошли в круг ее обязанностей, но так и не смогла. Видимо, это случилось очень давно.
Комок подкатил к горлу. Чтобы не расплакаться, Анна Геннадиевна наклонилась и стала завязывать несуществующие шнурки. Но стоило голове опуститься, слезы хлынули из глаз, как водяной поток из прорвавшейся плотины. Она чувствовала себя раздавленной и разбитой, ощущая всем нутром вес навалившегося тупика.
Отсутствие Леночки, Кирилла Ивановича и прочих оказалось весьма кстати. Ее слез никто не увидел. Проплакав ровно 13 минут, она наконец осознала, что в ее жизни надо срочно что-то менять. Иначе тупик додавит ее окончательно.
Вернувшись домой после работы, Анна Геннадиевна разыскала телефон одноклассницы, которая знала все, потому что была замужем за следователем.
— Тебе нужен психолог, срочно! Одна ты не выберешься из этой ямы, — уверенно изрекла одноклассница, выслушав историю Анечкиного осознания. — У моего мужа был какой-то кудесник. Я скину тебе визитку.
Через полчаса фото перламутровой визитки с номером телефона кудесника человеческих душ обозначило свое прибытие, пиликнув в мессенджере.
На визитке значилось «Штейн А.М., гипнотерапевт». «А вы мужчина или женщина?» — раздался в голове голос Евстигнеева. «А какая, собственно, разница…» — подумала Анна Геннадиевна и дрожащей рукой набрала номер.
К ее величайшему облегчению, гипнотерапевт оказалась Александрой Михайловной. «Все-таки с женщиной как-то попроще», — обрадованно подумала Анна Геннадиевна.
В назначенный день и час Анна Геннадиевна явилась к гипнотерапевту. Штейн оказалась брюнеткой средних лет, одетой в джинсы и коричневую водолазку. Анна Геннадиевна даже уловила некоторое внешнее сходство с собой, чему обрадовалась.
Анна Геннадиевна увидела, как пламя постепенно выжигает слова, превращая их в пепел…
Кабинет гипнотерапевта утопал в приглушенном свете, разбавляемом неоново-голубым свечением аквариума, в котором плавали рыжие вуалехвосты, похожие на маленьких карасей. Посередине кабинета стояло бордовое кресло. Обитое велюром. С отполированными временем деревянными подлокотниками. Честно!
Штейн предложила Анне Геннадиевне присесть, указывая на кресло коричневым рукавом. В этот момент где-то глубоко внутри то ли тела, то ли головы — Анна Геннадиевна сама не понимала, где именно — раздался щелчок и начала раскручиваться юла. С каждым оборотом от нее отскакивали какие-то звуки или образы. Они быстро вспыхивали и тут же угасали в сознании Анны Геннадиевны, не давая ей возможности осознать их. Только едва заметный запах пыли щекотал ноздри.
И это происходило некоторое время, до тех пор, пока Анна Геннадиевна не ощутила под своими локтями отполированные временем подлокотники. И она моментально оказалась там, на елке в Доме культуры в далеком 1982 году. Штейн что-то говорила, но Анна Геннадиевна ее не слушала, вернее, она ее слышала, но не понимала, не осознавала ее слов или, если уж говорить совсем точно, осознавала, но как-то по-другому. А Штейн все говорила, говорила, говорила… И в какой-то момент Анна Геннадиевна поплыла.
Она плыла в желтом атласном море, на волнах которого плавали алые поролоновые гребешки, и от этих волн пахло мандаринами и хвоей, а на ладонях ощущался липкий след подтаявшего шоколада, а во рту — его горьковатый вкус… И где-то вдали белел одинокий парус, и постепенно приближаясь, он становился все отчетливее и отчетливее…
И вдруг Анна Геннадиевна поняла, что это не парус, а страница, вырванная из книги. И она пыталась разглядеть напечатанные слова, которые складывались в предложения. Но ей никак не удавалось их прочитать, потому что буквы все время плясали, меняли размер и менялись местами…
Вдруг откуда-то вынырнула лиса с пионерским галстуком на шее. Она улыбнулась нарисованными усами и ткнула лапкой в какое-то слово. Раздался характерный звук рвущейся бумаги, и небольшой кусочек паруса, словно осенний листок, опустился к ногам Анны Геннадиевны. «Честное слово». Леонид Пантелеев», — прочитала она.
«А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли…» — парус вспыхнул и загорелся, и Анна Геннадиевна увидела, как пламя постепенно выжигает слова, превращая их в пепел… И пепел превратился в неуклюжие снежинки, которые смешно кололи Анну Геннадиевну в нос и путались в ресницах…
Шевеля губами слова и выстукивая каблуками мелодию, Анна Геннадиевна двигалась по бульвару
И под скрип январского снега Анна Геннадиевна ощутила себя рыжим вуалехвостом, похожим на маленького карася, мягко перебирающего вуалевым плавником в неоновых глубинах… И от этого безразмерного ощущения свободы то ли у Анны Геннадиевны, то ли у рыбки-вуалехвоста волшебная палочка выскользнула и провалилась в бездонную синеву океана, исчезнув там навсегда…
«Три… два… один», — раздалось почти над самым ухом Анны Геннадиевны, и ей немедленно захотелось открыть глаза. Напротив нее все так же сидела Штейн, вокруг разливался все тот же приглушенный свет. Анна Геннадиевна потянулась… и вдруг ощутила себя улыбающейся. Это было непривычно и необычно. Женщины еще немного побеседовали, оговорив следующую встречу, после чего Анна Геннадиевна, поблагодарив Штейн, вышла из кабинета.
На улице стемнело. Шел снег. Падающие снежинки смешно кололи Анну Геннадиевну в нос и путались в ресницах. Те, которые долетали до земли, навсегда растворялись на сером влажном асфальте, от которого дробью отскакивал звук каблуков. Анне хотелось бежать и прыгать, обнимая весь мир. Она бы так и сделала, если бы не каблуки. И тогда она решила просто настукать каблуками любимую с детства песенку. Шевеля губами слова и выстукивая каблуками мелодию, Анна Геннадиевна двигалась по бульвару.
Выполняя очередной притоп с поворотом, она случайно налетела на чью-то спину. «Танцуете?» — спросила спина приятным мужским голосом. «Пою!» — ответила Анна Геннадиевна, немного покраснев. «Простите, я не нарочно», — спохватилась она. «Ничего, все в порядке, — продолжил голос, — вы так заразительно танцевали и пели, что мне очень захотелось к вам присоединиться. Вы не против?»
По бульвару, разговаривая и улыбаясь, шли мужчина и женщина. Со стороны казалось, что это хорошие старые друзья, которые не виделись много лет, и теперь им есть о чем рассказать друг другу. Их движения были настолько синхронными и слаженными, что было непонятно, чьи каблуки издают цокающий звук, и только логика подсказывала, что каблуки женские. Пара постепенно удалялась вдаль, пока не скрылась из вида.
Комментарий автора
Наша реакция на слова или события зависит от нашей субъективной интерпретации. В зависимости от контекста, в который мы помещаем ситуацию, мы принимаем решения, которые могут определить дальнейший ход жизни.
Героиня истории в детстве приняла решение как единственно верную стратегию поведения. Но наступил момент, когда эта стратегия перестала работать. Преодолеть кризис героиня смогла только при помощи эриксоновского гипноза.
Как это работает? Задача эриксоновского гипноза — устранить или уменьшить негативное влияние испытанных переживаний. Основатель направления Милтон Эриксон считал: «Если могут существовать фантомные боли, то, может, существует и фантомное удовольствие». Во время эриксоновской терапии происходит изменение контекста. Яркие, чувственные образы вызывают позитивные ощущения, связанные с переживанием, активируя новые нейронные связи. Сосредоточенность на внутренних ощущениях дает возможность раскрыться истинному «Я», которое в обычном состоянии удерживается в рамках сознания.
Об авторе
Александрия Садофьева — автор гипнотерапевтических историй, психолог и гипнотерапевт.
